РАФАЛОВИЧ (САПРОНЕНКО) ПРАСКОВЬЯ ГРИГОРЬЕВНА
Смоленскую область, где я жила до войны, немцы оккупировали летом 1941 года. Но в нашу деревню Зуи Духовщинского района Смоленской области ворвались с облавой в 1943 году. До этого времени в нашей деревне они появились редко и жителей не трогали. Мы уже знали, что фронт движется к нам, что немцы отступают, и что хоть и медленно, но освобождение придёт. Не знали только через какие муки придётся ещё пройти, сколько придётся перестрадать, пока не кончится война. Жители деревни уже знали, что жгут деревни вместе с людьми и когда началась облава, бросились кто куда. Нам с сестрой не удалось скрыться в лесу и мы оказались в числе пленников, которых погнали в посёлок Пречистое, а деревню подожгли. Из Пречистого, после ночёвки в сарае, погнали в Ярцево, там погрузили вагоны-”теляточники“ и через несколько дней привезли в Слуцкий лагерь. У немецких лагерей был один стандарт: бараки, колючая проволока в два-три ряда, вышка по периметру лагеря и охрана с собаками. И Слуцкий лагерь был таким же. Только вот охраняли его вместе с немцами ”свои“ люди нелюди-полицаи. Охрана знала, что узники сделали лазы под проволокой и ходят просить продукты в окрестных деревнях. Мужчин, которые были в лагере, не выпускали, стреляли на месте, а вот женщин и детей выпускали, чтобы встретить при возвращении.
Однажды я тоже пролезла в лаз и в деревне выпросила кусочки хлеба и морковку. Со мною шла молодая женщина. Когда, вернувшись, проходили через ворота, немец обозвал меня ”кляин швайне“ и толкнул к баракам, а мою спутницу схватил полицай и избил нагайкой, что через сутки она умерла.
От голода, издевательств и холода люди умирали сотнями каждый день. Я помню, как зимой разводили костры недалеко от лагеря, которыми прогревали землю, чтобы военнопленные вырыли огромные ямы. В эти ямы скидывали застывшие на морозе тела умерших и, падая и ударяясь, те звенели. Этот звук у меня до сих пор стоит в ушах.
Мы были вторым ֊завозом“ в лагерь. Первый этап и военнопленные были полностью уничтожены. Остались единицы. Да и у нас не было надежды выжить. Но, однажды ранней весной, нас выгнали в поле за лагерем, разделили на три колонны и объявили, что одна колонна будет направлена в Беларусь, вторая в Литву, а третья в Германию. Мы с сестрой попали в колонну, которую перевезли в город Поставы. Когда нас покормили гороховым супом со свининой, все заболели. Немцы, решив, что мы заболели какой-то инфекционной болезнью, хотели нас расстрелять, но русский врач объяснил, что мы поправимся, а заболели потому, что наши желудки отвыкли от нормальной еды.
Здесь же в Поставах мы помылись в бане. С благодарностью вспоминаю местных жителей. Белорусские женщины носили еду в больших деревянных цебрах (по-польски ведро) и раздавали узникам. Приносили одежду, плетёные лапти, носки и другие вещи. Ведь мы были босые и в лохмотьях. А потом нас повезли в Шарковщину и распределили по хозяйским дворам в самом посёлке и в округе. Я с сестрой попала в деревню Лабути. И хозяина звали Лабуть Николай. Жил он крепко, зажиточно. Мы работали у него в хозяйстве, а он хорошо нас кормил., давал разные необходимые вещи.
Когда пришла Красная Армия, мы с сестрой решили не уезжать. Дом наш спалили. Близких родственников не было. Когда открыли поликлинику , я пошла работать санитаркой и все 40 лет, до самой пенсии, проработала там. Вышла замуж, но муж рано умер. Двоих детей поднимала одна. Теперь они мне помогают.
Жизнь на исходе, здесь у меня дел больше не осталось. Хочу только завещать людям, чтобы берегли мир и не допускали повторения такого, как Слуцкий и другие лагеря смерти.
Дети войны / сост. Е. Борщевская и др. – Смоленск: Обл. типография им В.И. Смирнова, 2009. – С.99-100.
